«Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мтф 7:13) «Если в «Еве» все можно объяснить с помощью каббалы, то в «Утене» такой опоры нет» ― прочитал я недавно в одной аналитической статье. Не знаю, правду ли сказал о «Еве» автор, или слукавил ― «Еву» я понимаю недостаточно хорошо и потому не берусь судить со всей ответственностью. Но мне стало как-то обидно за «Утену», у которой совсем не оказалось опоры. Это показалось мне несправедливым. В самом деле, если бы она была, это все равно бы не обязывало никого признавать её единственно возможной. Хочешь ― опирайся, хочешь ― балансируй сам, как тебе больше нравится. Но когда опоры нет, и, углубляясь в многочисленные толкования «Утены», волей-неволей приходится изучать какую-то нравственную эквилибристику ― это неправильно. Знаю, что не все разделяют мои консерватизм, что не всем присуща любовь к стабильности и ясности. И все же решил, нисколько не умаляя права отважных мореплавателей на их фантастические приключения, оставить и за собой право стоять на твердой земле.
Решил попытаться объяснить для себя «Утену» с помощью Евангелия.
Скажу сразу: я вовсе не собираюсь уходить в религиозную мистику или теологию, поднимая вопросы безграничной сложности и оставляя их без ответов. Прежде всего, давайте лучше попробуем понять, каким видит мир человек, привыкший видеть истину простой, ясной и чистой. Он не пускается в сложные и неудобновразумительные рассуждения, но основывает свое мировоззрение на вполне очевидных утверждениях. Принцип Оккама ― «не следует умножать сущности без необходимости» ― он, возможно, сам того не зная, сделал своим негласным правилом. Он, по выражению Честертона, просто считает, «что дети приятны, сумерки печальны, а человек, сражающийся против троих, — молодец». Он видит этот мир вполне реальным, а к иллюзиям причисляет заблуждения уставшего разума. Он с детства привык к тому, что зло ― это плохо, что добро ― это хорошо, и твердо верит в это. Это для него также естественно, как и то, что человек должен ездить на лошади, а не наоборот, также неоспоримо, как и то, что человек должен ходить по земле ногами, а не прыгать на голове, встав на затылок.
Многие спросят, а зачем же речь идет о религиозной морали и нравственности ― ведь если мы стремимся к упрощению, то стоит говорить о такой популярной и всем вроде бы понятной штуке, как этика общечеловеческая. К сожалению, мне этого сделать не удастся: таковая этика при ближайшем рассмотрении вовсе не так целостна и универсальна, как многим хотелось бы думать. В самом деле, многие сейчас черпают нравственные законы и правила откуда-то из собственных глубин. И почти каждый, исповедующий такую идеологию, придумывает новое название своему эксклюзивному источнику. Одному человеку их диктует совесть, другому ― сердце, третьему ― разум, и так далее. Различие этих законов, само собой, не только в источниках. Если присмотреться, то естественная, или врожденная, или какая бы то ни было «самостоятельная» нравственность оказывается очень запутанной, пестрой и разнообразной, куда более разнообразной, чем религиозные учения.
Я все больше убеждаюсь в том, что всякий, положивший сам себе устанавливать нравственные законы, все более и более уступает со временем искушению подгонять законы эти под свои сиюминутные нужды. Поначалу такую творческую обработку моральных устоев оправдывают весьма красивые и благородные мотивы. Позже, когда такое законотворчество становится делом привычным, насилие над совестью из «вынужденной необходимости» превращается в блажь. И тогда принципы, по которым живет человек, становятся настолько противоречивыми, что легче бывает честно признать, что человек давно уже живет совсем без принципов. А тот, кто громче всех кричит об открытии им некой универсальной морали, как правило, всего-навсего пытается возвести эти свои собственные, часто весьма причудливые ― если не сказать уродливые ― моральные принципы в ранг всеобщего эталона.
А вот тот человек, который, приняв религиозную мораль, совершенствуется в ней, нередко со временем находит её все более простой и ясной. Его, в отличие от самоучки, все сложнее становится сбить с толку, приукрасив зло или бросив тень на благородство. Его убеждения столь же просты, сколь и непоколебимы, а свежесть и красота абсурдных утверждений для него не является подходящей причиной для того, чтобы забыть об их абсурдности. Для такого человека зло останется злом, даже если ему скажут, что оно забавно, самобытно, оригинально или до очарования загадочно. А добро останется для него добром, даже когда если ему доверительно сообщат, что оно вышло из моды, или слишком сложно, чтобы его понимать, или слишком ненадежно, чтобы с удобством им пользоваться. Если мы добавим, что человек, отметая подобные популярные идеи, не боится называть их непопулярным словом ереси, мы почти поймем, о ком я поведу речь, называя его христианином.
Тут было бы логично продолжить чем-то вроде «так вот, я выбираю христианство, потому что...». Например, потому что я сам ― христианин. Или потому что нравственная система христианства наиболее пригодна для поставленных мною целей. Или еще как-нибудь так, не важно, ведь всё это на самом деле одинаково неправильно. Дело вовсе не в том, что я, как утенист, выбираю христианство ― это было бы не то глупо, не то странно, не то кощунственно. Дело в том, что я, как христианин, выбираю «Утену». Однажды она удивила меня своей ослепительно яркой непохожестью на все, что я когда-либо видел в мире аниме. Там есть такие духовные и нравственные ценности, до которых не доросли даже такие гранды, как «Икс» или «Ева»... Утена была так трогательно наивна и так ужасающе мудра, и этого нельзя было не заметить, как нельзя было не заметить родства её идей с моей верой. Она шла от простого к сложному. Все началось с простой человеческой дружбы и от элементарных понятий справедливости. Но потом мы услышали о вере (foi) и прелести (fascination), иконе (или образе, ― icone) и Кресте (croix), искушении (tentation) и земле обетованной (Terre promise), об исповеди (или покаянии, ― confession) и о священнике (pretre), о запретном плоде (fruit defendu) и, наконец, об Искуплении (redemption). Такую подборку и порядок образов я взял не из Библии ― это всего лишь названия музыкальных композиций, звучавших в «Утене».
«Утена» сразу же показалась мне по духу своему удивительно христианским аниме. Она увиделась мне радостным триумфом моей веры над бесчисленной ратью мрачных, губительных мифов и суеверий. Триумф Утены стал для меня символом очередной, чудесной победы христианства. Вы знаете, мне всегда казалось, что все, что происходит в нехристианском мире ― неважно атеистическом ли, или языческом ― закономерно. Материализм, магия и политеистические склоки богов одинаково скучны и одинаково предсказуемы. И только христианство принесло в мир истинное чудо, на место обыденного «потому, что» смело поставило вызывающее «вопреки». Воистину соблазном и безумием было оно. Оно так ярко сияло на фоне языческой тьмы, что свет это вызывал раздражение и ненависть. Люди так привыкли к тусклой, мертвенной неизбежности, что свет истинного чуда резал им глаза своей пугающе живой надеждой и оптимистичной верой. Казалось, что оно на смену неизбежному принесла невозможное.
Утена несет в себе какую-то частичку этого бесстрашного христианского вызова. Когда мне расхваливают радужные перспективы эзотерики, когда я сталкиваюсь с гордым холодом рационального магизма и практического оккультизма, то чарующая мощь и сила его кажется мне множеством ослепительно ярких рубинов и алмазов, которым обратился меч Диоса в руках Тоги. Я вижу, как властная самоуверенность водоворота магических сил отражается в глазах Председателя Совета, когда он, плененный собственным всесилием, не видит ничего, кроме необратимости своей победы. И Утена сокрушает его, обращая в ничто силу его тайного знания. Когда мне начинают рассказывать о том, как божественно прекрасен человек в своем атеистическом одиночестве, мне представляется Микаге, ввергающие заблудшие души в губительное, безбожное покаяние. Вспоминаю, как, оказавшись перед зеркалом, наедине с собой, его жертвы все быстрее уносились на лифте в бездну безнадежного отчаяния. Когда мне говорят о том, что телесное существование реально и потому бесценно, а духовное призрачно и потому бессмысленно ― такая философия рождает в моей памяти дух Диоса, заточенный в иллюзорном замке силой людского неверия и невежества.
Когда меня пугают безжалостным колесом Сансары, невозможностью вырваться из пленительной цепи бессмысленных кармических перерождений ― я вспоминаю, как Утена в одно мгновение разрушила цепи неумолимого рока и безжалостной судьбы. Она предпочла жизнь страху перед жизнью. Бегство в холодное ничто, которое предлагают буддисты, отражается для меня в непроницаемых очках Анси, которая в отрешении от мира безуспешно искала избавления от страданий. Огромные, полные жизни глаза Утены являют собой полную противоположность такой отрешенности ― она любит жизнь, и она готова за неё бороться. Никогда прежде фраза с anime.ru о схожести художественных иконописных традиций с «большими глазами аниме» не казалась мне такой осмысленной. Дело даже не в размере глаз ― дело в том, как жадно они устремлены навстречу жизни. И вот, Утена подарит Анси жизнь, подарит ей свободу. Её Революция станет искуплением и спасением.
Конечно, не все в «Утене» можно объяснить таким образом. Более того, «Утена», при всей её близости к христианству, несомненно, допускает бесконечное множество нехристианских толкований. А нынешнее общество любые отзвуки христианской морали считает достойными исключительно кокетливого презрения и брезгливого возмущения. Не делает ли возможность нехристианского взгляда на «Утену» бессмысленным взгляд на неё глазами христианина?
Думаю, нет. Моё утверждение заключается именно в том, что допущение иных трактовок не опровергает и не вступает в противоречие с мыслью о близости истории Утены к христианской концепции миропонимания и мироощущения. В самом деле, к примеру, что может более близким к христианству, чем Евангелие, однако и оно допускает множество чудных и нелепых ― если не сказать безумных ― толкований, представляющих апостола Павла коварным интриганом, Христа ― богоборцем, а Иуду ― спасителем человечества. Но такие толкование не просты и не естественны, прежде всего, потому, что они идут извне, подгоняя известные события под некую уже существующую авторскую философскую концепцию. Очевидно, что для таковой концепции всё, кроме неё самой ― вторично, менее значительно, чем она сама. Она не исходит из первоисточника ― она пытается завладеть им и подчинить его себе, то есть ― стать им. Неудивительно, что нередко ― а скорее уж, как правило ― она не останавливается перед тем, чтобы объявить первоисточник подложным и добавить к нему обильное количество «разбавляющего» материала за собственным авторством. В самом деле, иллюзию всегда легче выдать за правду, если хорошенько их перемешать.
Когда я читаю аналитику по «Утене», то нередко замечаю, что людям гораздо легче рассуждать о том, чего не было, чем о том, что было. Это ― подмена фактов домыслами, иначе фантазиями. Я ничего не имею против фанфиков, да и себе позволяю иной раз пофантазировать. Но все же считаю некорректным, когда на основании событий фанфиков делают выводы о том, что происходило в оригинальном мире «Утены».
Как правило, самые простые и очевидные факты вдруг становятся слишком своенравными, слишком непокорными, чтобы удовлетворить автора, решившего, скажем, подменить историю юной революционерки историей старого консерватора. Наиболее эмоциональные мыслители, столкнувшись с подобными противоречиями, часто набрасываются на создателей «Утены», обвиняя их в ошибках и недосмотрах, или пытаются уговорить нас не придавать значения отдельным событиям, эпизодам, а то и целым сезонам. Те, кто поскромнее, пытаются скрыться от реальности за покровом мистики. Им кажется, что, если перенести неугодные им события в чарующую область таинственного и непостижимого, они не будут более мешаться их искусственной философии. Очень удобно прикрываться таким благоговейным незнанием: сделав так, мы одновременно избежим обвинения в невежестве и сподобимся получить похвалу нашей скромности. Хотелось бы сказать в ответ только одно: не стоит выдавать за отсутствие знания отсутствие здравого смысла. Мы можем не обладать всей полнотой информации, но если уж беремся что-то утверждать, стоит все-таки проследить за тем, чтобы структура наших утверждений не противоречила элементарным законам логики.
Когда я скажу, что вера Утены победила тайные знания Тоги, что исповедальня Микаге ― это лифт в мрачные глубины одинокой души, что, когда дух в плену, а тело пустует, вместо Диоса мы имеем Акио, что ледяное бесстрастие Анси оказалось растоплено любовью Утены, я, думается, не погрешу против истины и не возвещу чего-то совсем уже неприемлемого и нелогичного. Если я из этого сделаю вывод, что вера бессмысленна, одиночество ― прекрасно и полезно, что бегство от реальности дарит счастье, а любовь равносильна бессилию ― вот тогда вы справедливо обвините меня в нелогичности и непоследовательности.
Конечно, то, что в «Утене» есть явные параллели с христианством, не означает, что там совсем нет нехристианских мотивов, или что в христианстве нет ничего, что не было бы отражено в «Утене». Я не собираюсь этого опровергать. Но, скажу сразу, ошибочно мнение, будто в аниме часто встречаются «более христианские» мотивы. Можно наполнить небо многокрылыми ангелами, утыкать землю крестами и обвешать ими людей, предложить мне самого настоящего священника или даже бородатого архиепископа, можно нарисовать самый что ни есть христианский храм и прихожанку, честно творящую молитву. Но, как правило, я не вижу в таких аниме ни христианства, ни даже карикатуры на него. В «Утене» же многие христианские принципы и понятия получили несколько куда менее пафосных и далеко не столь эпатажно-вызывающих, но ясных, красивых и правильных иллюстраций, о которых легко и приятно будет говорить именно в ключе их религиозно-нравственного толкования.
Эти иллюстрации и есть то, на что я буду обращать внимание, комментируя «Утену». Я не знаю, понравится ли вам это, или нет, я хотел написать статью, в которой честно предупредил бы вас, что это именно так.
И я сделал это.
2003-2005 Профессор Немуро